(Цифровая глава из романа «Ящик для письменных принадлежностей»)
«Говорить нужно дважды, если желаешь, чтобы тебя хоть раз услышали»
Это, насколько нам известно, последние слова господина Тимофея Медоша.
Мне, из эпохи далёкой от его эры Рыб, остается лишь догадываться, при каких обстоятельствах он, живший в прошедшем ХХ веке и в прошлом тысячелетии, произнес эти слова. Источник смутных и противоречивых вестей о судьбе Тимофея Медоша был ненадежен и со временем иссяк. Рассказывали впрочем, что Тимофей не утонул, а был выброшен волной на сушу. На узком приграничном участке он вроде бы попал в засаду, или же был взят в плен или же похищен, но так или иначе он вновь на какое-то время вынуждено оказался в Боснии. Причем до сих пор не понятно на какой из ее территорий - под мусульманской ли, хорватской или сербской властью. Но это был именно он, и это единственное, что не вызывает сомнений. Вся же дальнейшая история выглядит странно, как некое испытание, выдуманное какой-то тайной службой специально для Тимофея. Как бы то ни было мы сегодня, после стольких прошедших лет, о его дальнейшей судьбе можем лишь гадать, только предполагать.
Его поселили в доме, где разрешили свободно передвигаться и накормили сыром и грецкими орехами. Заботились о нем два страэника - странные люди с бубенцами в ушах вместо серег. Они показали комнату, где ему предстояло обитать. Она была треугольной, а с ее северной стороны находился балкон.
Кроме него и стражников в доме находился ещё кое-кто - крохотная «карманная» собачка. Вернее, совсем еще щенок, всего на свете боящийся. Помимо входной и балконной дверей, в комнате была еще и третья дверь, совсем маленькая. Собачка особенно боялась этой третьей двери. Словно от неё исходила та, описываемая греками, «высшая степень страха».
Тимофей обычно сидел на балконе, глядя на горы Боснии и грел босые ноги о спину щенка, свернувшегося клубочком под скамейкой. Он смотрел на далёкие вершины и наблюдал как различная высота в горах имеет свое время дня и даже года. Можно было ясно видеть, что на одной высоте светает раньше, а на другой - еще царит весна, где-то смеркается позднее, а вон там, на самой вершине еще веет снег. Но спокойствия в этом наблюдении не было, поскольку все было пронизано тревогой, то ли исходящей из самой треугольной комнаты, то ли проникающей в нее неизвестно откуда, - тревогой, заставлявшей собачонку тихонько рычать.
На рассвете следующего дня, когда небо плевалось дождем, заливающим глаза и рот, а ветер рвал рубаху, за Тимофеем пришли стражники с бубенчиками в ушах и с руками за спиной - левая рука держала за локоть правую. Они отвели его в соседнее здание, в помещение настолько длинное, что слово, сказанное в одном его конце, забывалось к тому моменту, когда оно достигало его края. Вдоль помещения тянулся стол, где на блюдах лежали рыбы и фрукты, а за ним сидело всего два человека с застиранными лицами. Оба не отрываясь, смотрели на молодого человека. Прямо перед ними на столе лежало что-то, завернутое в белую рубаху.
- Царскую тайну хранить крепко, - велел ему один из них, как только стражи с бубенцами покинули комнату. И начал говорить, выдвигая свои требования:
- Вы должны запомнить запомните одно имя, используя для этого те языки, которые знаете, а именно французский, греческий, английский, итальянский, сербский...
- Я не знаю сербского, - бросил Тимофей, вызвав усмешку у своих собеседников.
- Ближе к делу, - сказал второй. - В мире существуют запретные имена. Говорить о них лучше как можно меньше, и то лишь тогда, когда это необходимо. Считайте, что такие имена тяжелы как река Дрина и от одного их названия пламя свечи становится синим. Такое имя может быть паролем для перехода из одного мира в другой, но оно же может стать именем смерти. Почему? кто же знает? Эти имена не для того, чтобы их называть, произносить или записывать. Имя, о котором мы здесь говорим, никогда не было записано или произнесено вслух. Но по определенным причинам это запретное имя мы сейчас вам назовем. На самом деле этого имени не знает никто, даже мы, те, которые должны его вам передать. Имя это - великая тайна и она будет доверена вам на хранение и раскрыта особым образом, но вы это имя не смеете ни упоминать, ни, тем более, записывать. И залогом этой тайны будет ваша собственная голова.
И затем они называли ему имя.
Сначала один подошел и прошептал на ухо свою часть имени. Потому что каждый из этих двух людей знал только свою половину запретного имени.
- Вы поняли и запомнили? - спросил он, но прежде чем услышал утвердительный ответ, поднес ко рту Тимофея кулак правой руки и поднял вверх указательный палец левой.
Потом другой вынул из кармана кусок каната и спросил Тимофея, умеет ли он читать морские узлы. И после утвердительного ответа (что, в сущности, было излишним, поскольку они все о нем знали) он, завязывая узлы, сообщил вторую половину имени.
- Вы поняли и запомнили?
- Да, - ответил Тимофей.
На этом всё закончилось.
В треугольной комнате его ждали перемены. Ему предоставили компьютер с электронными словарями и энциклопедиями на компакт-дисках. Там были «Spelling» для английского, «Hugo» для французского, американская энциклопедия «Encarta» и британская энциклопедия, а также словарь «Bookshelf». Имелась и библиотека, полная иностранных и отечественных книг.
На этом дело не закончилось. На заре за ним снова пришли стражники с бубенчиками в ушах и отвели в знакомую длинную комнату, из которой двое мужчин словно и не выходили. На столе перед ними по-прежнему лежало что-то завернутое в рубаху. Тогда один из них указал бородой на сверток. Казалось, он брезгует тем, на что указывает.
- Сейчас очередь этого, - произнес он.
Другой развернул рубаху - в ней оказалась тетрадь в сафьяновом переплете. Затем он сказал:
- В этой тетради что-то написано - возможно послание от человека, имя которого вы слышали вчера. Неизвестно, на каком оно языке и неизвестно, что в этом послании... До сих пор эту тетрадь никто не открывал - вы будете первым. Вы передадите нам это послание, когда переведете его на все языки, которые знаете и которые мы перечислили. Но ни одна крупица смысла не должна пропасть из текста...
Мужчины встали, обмотали рукавами рубахи сафьяновую тетрадь и протянули ее Тимофею. Казалось, что они брезгуют ею, словно эта вещь, спеленаная в полотно рубахи, заразна.
- Возьмите тетрадь. Она для вас - единственная возможность спастись. И знайте, что наше око недреманное, даже когда мы спим. Мы знаем, что вы, думая о будущем, всё ещё боитесь неудач и врагов из прошлого. Будьте уверены, отныне у вас будут новые враги, гораздо страшнее прежних, и вы даже не догадываетесь, какие невзгоды вас подстерегают. Помните об этом, когда будете переводить послание. Берегите всё, что пишете - каждую букву, каждое слово, каждую строчку и, особенно, каждое имя. Как бережёте зубы или ногти на руке. Когда закончите, то всю проделанную работу - и удачную, и черновую неудачную - все передадите нам. Ни одно слово не смеет пропасть. Вам следует быть особенно осторожным, чтобы ничего из написанного не попало в руки потомков - на них не нужно рассчитывать, им нельзя доверять. Они по большей части жулики и убийцы, и никакой поддержки от них не ожидать не стоит. Их нужно остерегаться, как огня. Впрочем, вы сами в этом убедитесь…
С этими словами они его и отпустили. Тимофей взял тетрадь и, уже уходя услышал, что они раз в три дня будут проверять, как продвигается его работа.
- Кто прочитает - пожалеет, и кто не прочитает - пожалеет, - сказал Тимофей и, вместо электрической лампочки, зажег найденную на полке свечу. Затем положил сверток с тетрадью на стол, а сам раскрыл какую-то лежащую на столу случайную книгу и начал читать. Он читал и готовился к прыжку. Он знал, что от того, как он начнет читать тетрадь, будет зависеть его жизнь. Пламя свечи завязывала в узел глубокая ночь, где-то текла вода, напоминая о жажде. И когда он понял, что чувствует тяжесть пламени на фитиле и что проснулись внутренние чувства - тени живых ощущений, он осознал, что готов приступить к работе и взял в руки сафьяновую тетрадь. Раскрыл её и замер. Тетрадь была совершенно пуста. Tabula rasa. В ней не было ни строчки… Он проверил каждый лист отдельно, пропустив листы между большим и указательным пальцами, затем, не веря своим глазам, между средним и большим - ничего не поменялось. Тетрадь была чиста как страницы чей-то оборванной жизни. Тогда он подумал:
- Имя - единственный текст, который у меня есть.
Он сел и начал что-то писать на листе бумаги. В ушах звучал звон бубенцов.
Он записывал текст на греческом языке, тот, который научил когда-то наизусть, читая его с веера своей матери:
«Так же как у тела есть конечности, есть они и у души», - писал Тимофей. Этот же текст с веера он решил перевести на французский и на другие языки - для тех двоих за столом.
- Не верю, что они осмелятся заглянуть в тетрадь, - подумал он. Также как до сих пор они не рискнули узнать полное имя, храня каждый отдельно свою половину. Да их это, наверное, и не интересует. Очевидно, они желают держатся от него как можно дальше. Им важно одно - чтобы имя сохранилось в тайне. Осталось неизвестным… А заботу об этом они переложили на его плечи.
Одним словом, Тимофей хватался за соломинку.
Время шло, назначенный день приближался, а узник так ничего и не сделал. Ничего не закончил, да и начал лишь благодаря только своему воображению, причем достаточно было открыть сафьяновую тетрадь, чтобы понять - его текст не соответствует тексту из тетради, поскольку в самой тетради никакого текста и нет. И это было очевидно. Невидимый неведомый текст, если это вообще можно было назвать текстом, был недостижим и недоступен.
Тимофей сходил с ума и следующую ночь провёл на балконе. Ему мерещилось, что каждая часть его одежды представляла собой какую-то деталь пейзажа вокруг дома: пояс означал реку, петли для пуговиц - лесные родники, рубашка - горы Боснии, а на у него- тяжёлая земля с огнём и бременем в недрах...
В привычное время, в час, когда режут петухов, которые кукарекают раньше времени, стражники с бубенчиками в ушах не появились. Они пришли чуть раньше и, приказав взять сафьяновую тетрадь, записи и черновики, отвели в комнату с длинным столом. Там, как и прежде, сидела знакомая парочка. На вопрос «как идет работа» Тимофей ответил, что, мол, идет, и посмотрев на свои ногти, которыми в бессонные ночи тёр стену возле кровати, увидел в них десять своих отражений, бледных и изумленных.
Пленник мог лишь гадать, доступна ли его собеседникам тайна сафьяновой тетради или нет...
Один из них взял тетрадь и запеленал её в новую рубаху. Другой же забрал черновики, даже не посмотрев, что там написано.
- Перевода сафьяновой тетради не будет, - бросили они Тимофею, отдав приказ стражникам с бубенцами в ушах. Те вывели Тимофея из длинной комнаты и сопроводили его в зал суда. Светало. В зале сидели три человека. Они и сообщили ему:
- Объявляем тебя заложником. Люди склонны разглашать царскую тайну, а ты теперь эту тайну знаешь. Рано или поздно, - может быть, сразу, а может, через сто лет - появится кто-то, кто сможет запретное имя, которое знаешь только ты, записать и тем самым выдаст тайну. Наверняка найдутся те, кто захочет прочитать записанное имя, и таким образом тайна станет многим известна. Дабы защитить себя от тех и от других, мы объявляем тебя, Тимофей Медош, заложником…
- Но где гарантия, что тот, кто, как вы сами сказали, ещё не родился, не сохранит тайну? - заметил Тимофей.
- А это уже не наша проблема, - ответили судьи.
Последнюю ночь Тимофей провёл в треугольной комнате. Но он не спал. Он слышал, как за третьей дверью кто-то таскает огромные столы, передвигает и расставляет деревянные лавки, ударяя ими в стены и об пол. Когда шум стал невыносим, Тимофей поднялся и отворил дверь. Он увидел кладовку шириной в три локтя, а длиной и того меньше - даже ее собственная дверь туда бы не поместилась. Посередине стоял пустой стул, весь в паутине. А на той паутине раскачивался огромный черт. Собачонка, увидев его, зарычала, а черт расстегнул штаны, вытащил длинный мохнатый хвост и пометил щенка, который с визгом убежал. Тогда черт извлек откуда-то что-то вроде «иконы», какое-то изображение на доске, и показал его Тимофею. На «иконе» был виден человек среднего роста, лет семидесяти, с холодными от страха голубыми глазами, острым носом и небольшой бородкой - из тех, пестрых, которые утром чернявые- в мать, а под вечер светловолосые, в отца. Выглядел он так, будто наелся спорыньи.
- Знаешь, кто это? – спросил черт. И сам же ответил:
- Это человек, который однажды запишет доверенное тебе запретное имя и станет виновником твоей смерти.
- Я никогда не видел этого человека, - сказал Тимофей.
- И не увидишь, - произнес черт.
- Но как причина наказания может появиться после исполнения приговора? Совершенно точно не существует способа, который может вернуть нас во времени, от следствия к причине. Ведь совершенные поступки не могут исходить из тех, которых не было А поскольку все доказательства в этой истории идут от следствия к причине - доказать ничего невозможно. В том числе и мою вину.
Черт засмеялся и во рту у него загорелось рассветное пламя. Затем, не говоря ни слова, он перевернул доску с изображением и показал его обратную сторону. На другой стороне «иконы» были нарисованы многочисленные крошечные мужские и женские фигурки. Пестрые, в различных своих одеяниях, в постоянном беспорядочном движении. Лиц их Тимофей не мог разглядеть .
- Это будущие виновники твоей смерти, - сказал черт. - Причем, только их небольшая часть. Некоторые еще даже не родились... Это те, кто однажды прочтет запретное имя, хранителем которого ты являешься.
Потом черт позвал собачонку - та заскулила, но послушно вошла в кладовую. Дверь за ними закрылась.
*
На следующий день Тимофея казнили. Как только приговор был приведен в исполнение было прочитано обвинение, которое звучало как предостережение. Оно гласило:
«Ясно, что в будущем появится тот, кто, несмотря на запрет, запишет имя, которое нельзя переносить на бумагу. Наверняка найдутся и те, кто это имя прочтет, хотя читать его нельзя. Поэтому смерть Тимофея Медоша имеет законное основание, ибо он заложник, должный гарантировать, что данные действия не произойдут. И вся ответственность за его смерть лежит на тех, кто в будущем нарушит предписанные запреты».
*
Уже после войны в Боснии, спустя много лет, я, автор этих строк, заинтересовался делом и судьбой любовников из Котора - госпожи Лили Дифи и Тимофея Медоша. От дочери покойной госпожи Евы я получил старые бумаги и письма, кассеты автоответчика, одну видеокассету и странный отрывок какого-то текста- рассказ о треугольной комнате и о последних днях жившего в ней Тимофея. А от молодой госпожи Иветт я получил зеркало, которое когда-то стояло на улице Filles du Calvaire. Я подверг его фотокинезу и, словно в каком-то палимпсесте, пролистал все отражения, скопившиеся в нем за годы. Где-то в середине я нашел сначала отдельные, а затем и совместные отражения госпожи Лили Дифи и Тимотея Медоша. Они были такими же, какими погрузились в зеркало в то время, когда вместе учили математику, только немного бледнее. Абрисы прошлого тысячелетия…
Наконец, от госпожи Иветты, я услышал и запретное имя. Похоже, что его сознательно и намерением сообщить ей, назвал какой-то неизвестный человек, позвонив по телефону её матери, г-же Еве . Я заинтересовался и начал искать это имя в книгах. Перерыл все справочники и руководства, искал в больших библиотеках, в архивах и Интернете, но тщетно. Запретного имени не было ни в одном словаре, ни в одной энциклопедии; оно не упоминалось ни в одной генеалогии, ни в одной истории. Этого имени до сего момента не было нигде. Впрочем, оно и на имя-то не было похоже. И я подумал: почему бы мне не сделать то, чему так хотели помешать палачи Тимофея? Почему бы мне не опубликовать имя, которое они во что бы то ни стало хотели скрыть?
И я написал и издал книгу под названием «Ящик для письменных принадлежностей». В одном из отделений этого ящика я оставил записку. Где написал имя, переставшее быть тайным . А потом, во сне, мне явились две птицы, и я осознал что натворил, опубликовав это имя-пароль. И только тогда понял, почему этого в свое время не сделала осторожная госпожа Ева. Именно я, записав это имя, стал убийцей Тимофея Медоша. Преступление - это единственное, где суть времени непосредственно связывает нас с предками и единственное, где следствие может опережать причину. Мое преступление ведет нас к прошлому столетию, к его истоку. Я - та самая, давно предсказанная причина смерти Тимофея.
В этом преступлении у меня есть соучастник. Это ты, один из множества изображенных на обратной стороне дьявольской «иконы». Ты, который в книге «Ящик для письменных принадлежностей» и в названии этой главы в Интернете уже прочитал запретное имя: «Вишня с золотой косточкой».
(Перевод на русский: Ирина Антанасиевич)
